Какие изменения произошли в моих представлениях о развитии ребенка

Интервью с Анной Яковлевной Варгой — психотерапевтом, кандидатом психологических наук, членом Международной ассоциации семейной терапии (International Family Therapy Association), членом Европейской ассоциации Семейных терапевтов (EFTA), членом правления Общества семейных консультантов и пcихoтepaпeвтoв, заведующей Кафедрой системной семейной психотерапии Института практической психологии и психоанализа о том, как в последние десятилетия менялась семья в нашей стране.

— Наша тема — семья, начиная с Перестройки и до наших дней. Семья — довольно консервативное образование, она меняется медленно. И сказать, что она как-то принципиально изменилась именно в России за время от Перестройки до наших дней, нельзя. Она вообще меняется сейчас в мире, это связано с более глобальными культурными течениями, изменениями культуры. Нас это тоже затрагивает. Если сконцентрироваться на российской семье… Я могу говорить о московской семье, понятное дело, хотя не думаю, что есть какое-то особенное отличие. Наверное, есть отличие семьи городской от семьи негородской, а так все семьи похожи.

Значит, что было во время Перестройки. Изменились статусы внутри семьи очень сильно. Потому что, если помните, началась очень трудная жизнь. Карточка москвича, очереди, точно по годам не помню. Но помню, что ребёнок, который учился в школе на 2 и 3 и был ругаем в семье, становился очень ценным человеком, потому что на него давалась карточка, он мог стоять в очереди. Этот кризис 90-х, конца 80-х был благотворным и лечебным для семьи, я считаю. Двоечники стали важными для семьи, одинокие женщины, у которых было много времени, стали жить лучше, чем какая-нибудь полная семья, у которой были дети. А одинокая женщина, которая в прежние годы считалась ущербной, — у неё всегда всё было. Было некое изменение семейных статусов и ролей, но это довольно быстро закончилось. Самое главное изменение, которое случилось, — это, конечно, появление денег как денег. И это тоже было довольно кризисным моментом для семей, которые меняли своё экономическое положение в любую сторону. Само это изменение было довольно травматичным, и, скажем, человек, который в Советском Союзе занимал неплохое положение, не смог вписаться в Перестройку и изменить своё положение, он не приспосабливался. Если помните, дети мыли машины на перекрёстках, иной раз за день такой ребёнок приносил домой денег больше, чем его папа-профессор. Семье приходилось с этим как-то обходиться. Какие-то семьи распадались. Функциональная семья, естественно, с этим справлялась. Её отличие от дисфункциональной состоит в том, что она гибкая, и так и сяк справлялась со всеми трудностями.

Это было исключительно российское явление. Довольно короткое время. Это закончилось, когда возникла общественная стабильность, и в семье она возникла. Те семьи, где кто-то резко разбогател, там история адаптации к новым условиям ещё продолжалась, потому что люди были на разных условиях потребления в одной семье. Из-за этого были какие-то конфликты, но это довольно быстро устаканилось, в общем, богатые семьи научились быть богатыми, бедные семьи научились справляться. Семьи, у которых менялось экономическое положение, естественно, меняли и круг общения. Богатые начинали общаться с богатыми, бедные — с бедными…

Если смотреть на изменение семьи в общезападном контексте, то там есть несколько трендов. Во-первых, семья перестала быть многопоколенной и стала ядерной — два поколения — родители и дети. Во-вторых, меняется сейчас везде брачный контракт, культурно заданный, негласный брачный контракт. Он меняется, потому что исчезают гендерные роли, уже нельзя сказать, что есть мужская и женская роли. Хотя в России ещё сильна ностальгия по этим ролям, » если бы женщина была женщиной, то мужчина смог бы быть мужчиной, и наоборот». Видится людям патриархальная картинка, что есть это разделение функций. Но его нет в реальности.

— В России странно немного получилось в том смысле, что ситуации до всего этого перехода уже были совсем не патриархальными. Женщины работали уже сильно.

— Они были всё равно патриархальными в семье, потому что мужчины и женщины работали, а потом мужчина приходил домой отдыхать, а женщина приходила домой заниматься домашним хозяйством, и это считалось нормальным. Изменилось вот что — женщина перестала хотеть заниматься домашним хозяйством. Выросло благосостояние, стало можно нанимать домашних помощников. В наше время домашнее хозяйство вообще перестало быть трудоёмким.

— Как могла укрепиться семья за счёт трудностей перехода, переадаптации? Может, продуктивно переконфигурироваться? Что вообще в этом смысле происходило кроме распадов?

— Конечно, семья, которая справлялась с адаптацией, была успешна в этом, нарабатывала новые варианты взаимодействия, адаптации, становилась более функциональной. Семья, которая не приспособилась, распадалась, возникали новые семейные системы. Мама с детьми, папа отдельно. Сейчас частый тип семьи — бинуклеарная семья, та семья, где есть мама с папой, это супруги, у них дети от предыдущих браков с другими родителями. Дети со своими настоящими родителями продолжают общаться. Семья вообще стала более жидким, лёгким образованием. Смываются границы. Очень много появилось замещающих фигур, наравне с детьми входят в семью домашние питомцы, и они выполняют те же роли, что любые другие члены семьи, и это нормально функционирует. Если раньше агентами сепарации, отделения подростка от семьи были сверстники, теперь это может быть собака. Она так же действует, как сверстники, уводя его с территории семьи, предлагая ему возможность сформировать живое общение не только в интернете. Хотя теперь, конечно, социализация в основном в интернете. Например, домашний питомец — триангулированный член семьи. Муж с женой ссорятся, кто-то заводит собаку, собака только его. Собака, кошка бывает просто замещающей ребёнка. Идёт всплеск появления домашних питомцев обычно в период беременности или до года после рождения, родительские функции осуществляются хуже, чем уход за домашним питомцем, потому что он помогает снизить тревогу, возникшую от появления детей. Вот такие субституты стали появляться в институте семьи.

— Как меняется семья исходя из того, что нередко младшее поколение быстрее адаптируется к новым ситуациям?

— Это общекультурная вещь, она не связана с изменением ситуации в России, она связана с изменением коммуникативных технологий. Старшее поколение не владеет настолько хорошо новыми технологиями, другое владеет очень хорошо, и у них возникает этот межпоколенческий барьер.

— Я говорю даже о середине 90-х годов, когда молодые люди входили в новую экономику, а старшее поколение всё ждало, когда восстановится то, к чему они привыкли.

— Вы знаете, в обычных семьях тот, кто больше зарабатывал, помогал тем, кто меньше зарабатывал. Эти ужасы взаимодействия, связанные с уровнем благосостояния, действовали, когда мы говорим о нищете. Там ужас возникал за копейки, люди из-за незначительных средств могли друг с другом творить страшные вещи, а выше уровнем всё было не так плохо.

— Отношения же всё равно хотя бы немного переформатируются, когда главным заработком в семье становится заработок 18-19-тилетних детей, которых поддерживают родители. Это разве не меняет атмосферу в семье?

— Как только у молодого человека появляются деньги, он перестаёт жить с родителями, поэтому они не всегда могут подробно наблюдать за его богатой жизнью. Не хотят жить с родителями.

— А взаимодействие в другом месте отдалённо живущих детей и поколения родителей как устраивается? В одном городе — помогают ли?

— Старшее поколение помогает с внуками, в России есть такая идея, что родной человек лучше, чем нанятая няня. Это вопрос доверия, на самом деле. Нянька может обворовать и причинить ущерб ребёнку, а своя бабушка, даже если у неё странные идеи, копейку не унесёт. Я считаю, что лучше нанятый человек, к которому можно выставить понятные требования и установить понятные отношения, которого можно контролировать с помощью видеокамеры и т.д. Бабушке родной многие вещи мама с папой не могу сказать в силу сложившихся отношений, она проводит в жизнь свои идеи, которые родители не разделяют. Эти вечные рассказы про «отдали ребёнка бабушке с дедушкой на выходные, потом приводили три дня его в чувства». Потому что там совершенно другие стереотипы общения с этим ребёнком.

— Дистанция между поколениями увеличилась за это время?

— Увеличилась, конечно.

— А как это влияет на воспитание младших поколений?

— Все члены семьи стали более дистанцированными, это общее движение. Нет общих дел: что делать вместе? Раньше можно было хозяйством заниматься! Убирать квартиру, ходить за покупками, ездить к родственникам… А теперь — что делать вместе?

— Я правильно понял из этой мысли, что дальнее родство постепенно отмирает?

— Да, это теперь очень редкое явление. У нас изменились и терапевтические технологии. Если раньше все старались работать на то, чтобы семья не была слишком слитной, то теперь все работают на то, чтобы были хоть какие-то связи, отношения ритуальной совместности. Совместный завтрак в воскресенье, например. Никто ничего не хочет делать вместе, все со своими гаджетами. Это нормально, когда 8-летний ребёнок говорит: «Мама, принеси мне ужин в мою комнату, я играю в компе»?

— А вообще изменение экономической ситуации, связанное с появлением института нянь, возможность появления общепита, возможность менять жилплощадь. Это какие-то принципиальные изменения на сам институт семьи накладывает?

— На сам институт — нет. В том смысле, что он как был, так и есть. Но на какие-то способы его жизни — да, потому что люди реже и меньше стали взаимодействовать. Чтобы было можно так, как раньше, собрать семейный совет и обсуждать что-то, я больше не слышу таких рассказов.

— И как раз в такой переходный момент, когда то на одном предприятии был спад, а другое росло, то обратно, разве это не должно было быть консолидацией желания и возможности друг друга поддержать? Разве это не было, наоборот, скрепляющим фактором? У людей нестабильность не вызывала желания сзади себя сделать, наоборот, стабильность?

— Это было лет 5–6. Для семьи это очень маленький срок. Я даже не помню, чтобы это было заметно. Да, в трудные времена люди сплачиваются, так и было. В те трудные времена, когда мыло лежало на продовольственных полках, но они прошли довольно быстро. Там были способы выживания, утраченные теперь, когда ничего не было в магазинах, но у всех всё было дома. Как-то люди знали, где и как достать, купить, с кем договориться, помогали друг другу, сейчас эти навыки утрачены.

— Получается, что по мере возникновения стабильности вокруг возникает возможность нестабильности внутри?

— Нет, это не так прямо связано. Нестабильность внутри семей могла возникать по разным причинам. Прямая связь только с границами. Если, скажем, границы страны очень закрытые, то границы семей очень открытые. В Советском Союзе за железным занавесом можно было жаловаться на мужа в партком, все дети практически все посещали детские учреждения, ясли, сады, ездили в пионерские лагеря. После перестройки границы страны открылись, границы семей закрылись. Дети не очень ходят в детские сады. «Перед школой надо его отдать на последний год в детсад, чтобы он переболел детскими болезнями до школы». Если муж (жена) изменяет, — непонятно, кому жаловаться. Границы семьи стали более закрытыми, а взаимодействие между подсистемами внутри семьи стало более открытым. И мы теперь видим семьи без иерархии, где нет детско-родительских, гендерных чётких ролей в том виде, в каком они были, это семья без иерархии, к ребёнку меньше требований: он не понимает, почему он должен слушаться. Непонятно, чем взрослые отличаются от ребёнка. Они смотрят одинаковые фильмы, носят похожую одежду. Родители обслуживают ребёнка — развозят по кружкам, помогают с уроками и т.п. При этом в семейной жизни ребёнок не участвует, потому что её, в общем-то, нет. Часто ребёнок самый важный человек в семье, между родителями идёт скрытая конкуренция за внимание и любовь ребёнка. Для психического развития ребёнка это вредно. В реальности ребёнок зависимое существо, без заботы взрослых ему нельзя. А права у него часто как у самого главного. Возникает странное представление о своём весе и положении в обществе, о своих возможностях.

— Для того чтобы ребёнок не был невротизирован, нам нужно прийти к более иерархической семье?

— Нельзя, конечно, иерархию разрушать. Любая социальная система иерархична, в семье она должна быть обязательно по отношению к ребёнку, потому что он реально зависим, и не может о себе позаботиться.

— А почему она исчезла? И когда?

— Она начала исчезать лет 70 назад. Это связано с так называемым «исчезновением детства». Исчезает детство и соответственно исчезает взрослость. Появляются так называемые кидалты — взрослые дети как образ жизни и идеология. Родители не очень понимают, как им быть родителями. Слишком много по этому поводу есть книжек; люди, которые читают эти книжки, перестают слушать свои инстинкты. Материнство — уж точно инстинктивная деятельность. Если много тревоги в этой зоне, женщина не слышит себя, у неё не формируется правильная привязанность с ребёнком, которая формируется в первые несколько месяцев, и дальше начинаются эти нарушения отношений привязанности, теряется взаимопонимание с ребёнком.

— Почему исчезает иерархия в семье? Меньше конкуренция с родителями за авторитет у ребёнка? Какие-нибудь пионервожатые, что-нибудь другое — их нет, родители остаются. Почему пропадает иерархия?

— Потому что родители не уверены в своём праве управлять ребёнком и в своей компетенции им управлять. Потому что исчезли общественно сконструированные правила выращивания и воспитания. Их нет теперь — общепризнанных.

— То есть причина в расслоении общества, везде разные правила?

— И в культуре их нет, и детство исчезает как социально сконструированная категория. Мы не видим ребёнка так, как 50 лет назад. Он по-другому воспринимается, считается более злостным и опасным. Если вспомнить эти фильмы про детей-злодеев, ребёнок кажется опасным и могущим причинить вред, вместилищем дьявола. Родители не чувствуют себя полезными для ребёнка, потому что почти ничего не могут ему дать. Люди меньше проводят время вместе, информацию ребёнок добывает легко вполне без родителей. Я знаю много случаев, когда умственно отсталый ребёнок в 4–5 лет сам находит мультики в интернете и смотрит их. Это двигательный навык, как выясняется. Понимание картинок — этому не надо учиться, это заложено в человеке, видоспецифическая способность. Тут пользоваться интернетом не надо учить, любой олигофрен это может. Получается, что родители мало что могут дать ребёнку. Они не могут объяснить, что такое хорошо, что такое плохо, потому что у ребёнка нет этого вопроса. Нет диалога между родителями и ребёнком, нет тех форм взаимодействия, которые позволяют людям, находясь вместе, общаться на уровне речи. Раньше было: мама готовит, ребёнок тут же двигается на кухне, она может дать ему что-то поделать из теста полепить, порезать что-нибудь: общая деятельность. И пока они делают это, они разговаривают. Теперь — когда это происходит? Непонятно. Теперь приготовление пищи очень быстрый процесс. Вы можете купить фарш и тесто вместо их приготовления. Нет необходимого времени для того, чтобы люди вместе что-то делали. Теперь люди вместе идут в выходной день в торговый центр и там болтаются и глазеют. У них нет общей деятельности, диалогов, общего досуга.

— Разве поход с семьёй в торговый центр не является общим досугом?

— Нет, ребёнок отправляется в детскую комнату, родители — по магазинам.

— А то, что теперь меньше должны стоять в очередях, — это не высвобождает время?

— Оно тратится на дорогу.

— Мы можем предположить, что интернет никуда не исчезнет, время на готовку сильно не увеличится, скорее всего. И что же можно предполагать по поводу семьи?

— Во всём мире растёт количество людей, которые не создают семьи или создают их очень поздно, появляется один ребёночек. Это очень большая проблема, потому что он подросток, а они уже пожилые. И того взаимодействия, когда раньше папа мог играть с сыном в футбол, уже не будет. Его папа уже в возрасте типа дедушки молодого. Всё идёт на увеличение дистанции между членами семьи, на потерю стереотипов взаимодействия, которые были раньше понятны всему обществу. Теперь нет однозначного ответа, что такое быть хорошим родителем. Всё время нарастает многообразие вариантов: быть хорошим родителем — рожать в воду, кормить до 3 лет грудью, или давать искусственное питание, ездить с ним с первых дней по заграницам. Или тот, кто в два года учит писать, рисовать, играть в теннис? Кто? Нет ответа.

— А ответ может появиться?

— Не может.

— Для того чтобы семья существовала, нужно чтобы были более архаические формы жизни?

— Семья и так существует. Как некая форма совместности она неистребима. Она будет всегда, потому что человек — стадное животное. Только она будет более разобщённой, быстроменяющейся. За время жизни человек успевает побывать в разных семьях. Создал семью, родил ребёночка, развёлся и т.д. Люди живут дольше, успевают побывать в разных семьях.

— Я понял из того, что было сказано, что в 90-е, 2000-е годы наша семья приблизилась к европейской тенденции больше, чем было в 70-е, 80-е?

— Да, конечно так.

— Можно ли представить себе какое-то альтернативное движение образа семьи в России?

— Если бы была такая же история, какая была?

— Государство меняется, меняется экономическая система, может ли семья поменяться как-то по-другому?

— В России так всё происходит, ещё и потому, что очень низкая ценность семьи в обществе. Нет накладываемых на семью образцов. У нас же довольно авторитарное общество, у нас есть правительство, президент. Кроме Горбачёва, который показывал своё супружество…

— Ну, Борис Николаевич показывал своё супружество, и дочь свою показывал…

— Действительно, но у Ельцина-то была домашняя жена. На Горбачёва жена могла влиять, она вылезала за рамки домашней жены. Дико всех бесила, все раздражались. Домашние жены, они там более приемлемы. Вы почти никогда не увидите у нас то, что видно на Западе, где глава государства с детьми, в домашней обстановке, ничего же этого нет. Детей прячут, боятся показывать личную жизнь. Личная жизнь нашего главы государства на уровне сплетен, нет стейтментов. Семье не предлагаются общественно одобряемые, спущенные сверху образцы. Поэтому она гуляет сама по себе, без присмотра существует довольно хаотично. Если бы это было общество, где были высокие общественные ценности, инфраструктура, заточенная на семью, что-то кроме денег, которые кидают семье, мы бы видели что-то другое. Но поскольку ничего этого нет, она как умеет, так и вписывается в окружающую среду.