Развитие объектных отношений у ребенка
Библиотека » История психологии. Классические теории » Теория сепарации-индивидуации
Маргарет Малер (Margaret Schönberger Mahler) — венгерская врач-психиатр и психоаналитик. Разработала собственную теорию объектных отношений, основанную на роли сепарации и индивидуации в развитии ребенка.
Теория объектных отношений — психодинамическая модель развития, подчеркивающая важность взаимодействия со средой в противоположность внутренним психическим инстинктам и биологическим импульсам, не связанным с восприятием окружающего мира. Согласно этой
концепции, отношения ребенка с «объектами» (людьми и вещами) его окружающей среды определяют его последующую функциональность. Другими словами,
модели поведения и отношений людей во взрослой жизни закладываются их семейным опытом в младенчестве.
Существует несколько психоаналитических теорий объектных отношений различных авторов (Зигмунд Фрейд, Анна Фрейд, Мелани Кляйн, Рене Спитц и др.).
Первичная модель объектных отношений на ранних стадиях развития была разработана Маргарет Малер и ее коллегами. Они утверждали, что первые один-два месяца жизни характеризуются игнорированием всего, кроме себя (аутистическая фаза). В следующие 4-5 месяцев, названные фазой симбиоза, ребенок начинает узнавать других людей, присутствующих в его мире, но не как отдельных существ, а как продолжение себя.
В последующий
период сепарации и индивидуации, продолжающийся в возрасте 2-3 лет, ребенок начинает отделяться и освобождаться от своего основного опекуна, формируя независимое самоощущение. Малер и ее сторонники считают способность ребенка успешно пройти эту фазу критичной для его дальнейшего психического здоровья.
На протяжении всего времени сепарации — индивидуации развивающийся ребенок очерчивает границы между собой и остальными, и эта задача осложняется двумя конфликтами: желание автономии противостоит близости и зависимости, а страх поглощения борется со страхом одиночества.
Следующий осложняющий ситуацию в этот период фактор заключается в том, что развивающийся ребенок часто воспринимает каждого из окружающих его людей как две разные личности. Например, когда мать чувствительна и утешительна, она кажется «абсолютно хорошей». Если же она в какой-то момент недоступна или не может утешить и успокоить, она кажется другой, «абсолютно плохой» матерью. Когда она выходит из поля зрения, ребенок считает, что она исчезла навсегда, и кричит, чтобы облегчить отчаяние и панику.
По мере развития ребенка на смену этому нормальному «расщеплению» приходит более здоровое понимание положительных и отрицательных качеств матери, а тревога расставания вытесняется знанием о том, что мама все равно существует и она вернется, — это явление общеизвестно как константность восприятия объектов. Однако развивающийся мозг ребенка в некоторых случаях может саботировать нормальную адаптацию.
Маргарет Малер разделяет
стадию сепарации и индивидуации на четыре частично пересекающиеся
подфазы.
Фаза дифференциации (5-8 месяцев)
В этой фазе развития младенец осознает существование мира, не связанного с его матерью. Появляется «социальная улыбка» — реакция на окружающую среду, но направленная по большей части на мать. К концу этой фазы ребенок проявляет обратную сторону той же реакции — «тревогу при встрече с незнакомым», то есть распознает незнакомых людей в своей окружающей среде.
Если отношения с матерью благоприятные и спокойные, реакция на незнакомцев преимущественно характеризуется любопытством. Если же отношения неблагоприятные, тревога становится более заметна; ребенок начинает разделять позитивные и негативные эмоции по отношению к другим людям, полагаясь на такое расщепление, чтобы справиться с противоречивыми чувствами.
Фаза практики (8-16 месяцев)
Фаза практики отмечена возрастающей способностью ребенка отделяться от матери — сначала он учится ползать, потом ходить. Эти краткие периоды разлуки прерываются частым воссоединением, чтобы
«напомнить о себе» и «подзарядиться», и такое поведение демонстрирует первые проявления амбивалентности ребенка по отношению к своей развивающейся автономии.
Фаза воссоединения (16-25 месяцев)
В фазу воссоединения расширяющийся мир ребенка зарождает в нем признание обладания своей идентичностью, отдельной от других. Воссоединение с матерью и потребность в ее одобрении формируют постепенно углубляющееся понимание того, что она и все другие — отдельные, реальные люди.
В это время роль матери заключается в том, чтобы поощрять эксперименты ребенка с индивидуацией, но в то же время обеспечивать постоянный источник поддержки и подпитки. Нормальный двухлетний ребенок не только имеет крепкую связь с родителями, но также учится временно отделяться от них, испытывая при этом скорее печаль, чем ярость или гнев. При воссоединении с родителем ребенок, скорее всего, будет чувствовать себя счастливым, но также и злиться из-за расставания. Заботливая мать сопереживает ребенку и никак не наказывает за его злость. После множества расставаний и воссоединений у ребенка формируется устойчивое самоощущение, любовь и доверие к родителям, а также здоровая амбивалентность по отношению к другим людям.
Однако мать
может реагировать иначе: либо слишком рано отталкивает ребенка и препятствует воссоединению (возможно, из-за собственного страха близости), либо настаивает на тесном симбиозе (возможно, из-за собственного страха одиночества и потребности в близости). В любом из этих случаев ребенок обременяется чрезмерным страхом быть покинутым и/или поглощенным, который отражается от страхов его матери.
В результате этого ребенок
может так никогда и не вырасти в эмоционально независимое человеческое существо. Проявляющаяся в более поздней жизни неспособность личности достигать близости в отношениях отражает эту фазу развития в детстве. Когда взрослый человек сталкивается с близостью, он может воскресить из детства воспоминания либо об опустошающем чувстве одиночества, всегда преследовавшем все его бесплодные попытки установить близкий контакт, либо ощущение удушья от постоянного присутствия матери. Тот, кто игнорирует ее, рискует лишиться материнской любви; тот, кто потакает ей, рискует лишиться себя.
Этот страх поглощения хорошо проиллюстрирован Т. Э. Лоуренсом (Лоуренс Аравийский), который в свои 38 лет писал о страхе близости со своей чрезмерно властной матерью: «Я испытываю ужас при мысли о том, что она узнает что-то о моих чувствах, убеждениях или образе жизни. Если она узнает, они будут повреждены, разрушены, больше не будут моими».
Фаза установления константности объекта (25-36 месяцев)
К концу второго года жизни, если предыдущие уровни развития были пройдены успешно, ребенок вступает в фазу установления константности объекта, когда он понимает, что отсутствие матери (и других опекунов) автоматически не означает их полную пропажу. Ребенок учится переносить амбивалентность и фрустрацию. Признается временная природа материнской злости.
Он также начинает осознавать, что его собственная ярость не уничтожит мать. Он начинает ценить понятие безусловной любви и принятия и формирует способность сочувствовать и сопереживать. Ребенок начинает больше реагировать на отца и других людей в своем окружении. Его самоощущение становится более позитивным, несмотря на аспекты самокритики, проявляющиеся в зарождающемся сознании.
Справляться со всеми этими задачами ребенку помогают переходные объекты — знакомые вещи (плюшевые медведи, куклы, одеяла), которые как бы олицетворяют собой мать и которые ребенок везде носит с собой, чтобы облегчить себе разлуку. Форма, запах и текстура такого объекта — физические заменители утешающей матери. Переходные объекты — это один из первых компромиссов, на которые идет развивающийся ребенок в попытке разрешить конфликт между необходимостью укрепить свою автономию и потребностью в зависимости. В конце концов при нормальном течении развития переходный объект оставляется за ненадобностью, когда ребенок усваивает постоянный образ успокаивающей и защищающей материнской фигуры.
Проблемы сепарации-индивидуации повторяются в подростковом возрасте, когда вопросы идентичности и близости с другими вновь выходят на первый план. Во время фазы воссоединения как в младенчестве, так и в подростковом периоде ребенок скорее реагирует на других, и особенно на родителей, чем сам совершает действия по отношению к ним.
В то время как двухлетний малыш пытается завоевать одобрение и восхищение родителей, копируя их идентичность, подросток пытается копировать сверстников и перенимает поведение, осознанно отличающееся — и даже диаметрально — от поведения родителей. В обоих случаях в основе ребенка в меньшей степени лежат независимые внутренние потребности и в большей — реакции на важных для него людей в ближайшем окружении. Поведение становится формой поиска новой идентичности, а не укрепления уже сформировавшейся.
Взрослые люди
порой продолжают искать успокоение с помощью переходных объектов из-за того, что обречены на непрекращающуюся борьбу за достижение константности объектов, доверие и собственную идентичность.
Например, принцесса Диана находила утешение в переходных объектах, содержа зверинец из 20 мягких игрушек на своей кровати, — она называла их «моя семья». Как отмечал ее любовник Джеймс Хьюитт, они «сидели в ряд, около тридцати милых зверей.
Эти звери были с ней в детстве, она укладывала их спать в свою кровать в поместье Парк Хаус, и они утешали ее и давали ей чувство некой безопасности». Отправляясь в поездки, Диана брала с собой любимого плюшевого медвежонка.
Ритуальные и суеверные действия, доведенные до крайности, могут представлять для акт использования переходных объектов. Футболист, надевающий одни и те же носки или отказывающийся бриться, когда несколько игр подряд совершает серию удачных ударов, может быть просто подвержен суевериям, распространенным среди спортсменов.
Граница нормального поведения пересекается лишь тогда, когда оно повторяется компульсивно и жестко заданным образом, мешая обычной жизни.
Источники:
- Малер М.., Пайн Ф., Бергман А. Психологическое рождение человеческого младенца: симбиоз и индивидуация. — М., Когито, 2011.
- Крейсман Дж., Страус Х. Я ненавижу тебя, только не бросай меня. Пограничные личности и как их понять. — СПб.: Питер, 2018
Источник
Основными теоретическими руслами, в рамках которых происходит развитие детского психоанализа, являются теория объектных отношений М. Кляйн и ее учеников и различные вариации эго-психологического подхода, развиваемые в трудах А. Фрейд и ее коллег и учеников. Далее будут кратко рассмотрены основные идеи и положения детского психоанализа в рамках ведущих школ. Сразу следует отметить, что эти подходы весьма сильно отличаются друг от друга как в теоретическом плане, так и в плане технических особенностей психотерапии, и только уже ближе к настоящему времени оказывается возможным определенный диалог между школами детского психоанализа.
Одним из наиболее важных понятий различных теорий объектных отношений является понятие «объект» и его локализация (во внешней реальности или во внутренней психической) и происхождение. По этому поводу существуют весьма разные взгляды (к примеру, у М. Кляйн и М. Малер). Кляйн полагала, что внутренние объекты являются врожденными компонентами, элементами психического бессознательного. Между аспектами бессознательного Эго, существующего у младенца с самого рождения, и этими объектами существуют сложные взаимодействия, которые являются сутью психической жизни на этом раннем этапе и протекают на бессознательном уровне[1].
В нашем языке на уровне метафор и фразеологических оборотов существуют выражения, которые, по сути, отражают аффективные процессы и фантазии, протекающие у младенца бессознательно в его внутреннем психическом мире, — например, «у меня сердце останавливается от страха», «он у меня в печенках сидит, так он мне надоел», «меня гложет зависть». Они, конечно, не достигают осознания младенца, поскольку соответствующая система психики еще только начинает развиваться, но, тем не менее, существуют.
Младенец, переживающий боль от колик или от сильного голода, как полагает М. Кляйн, воспринимает свою боль как причиняемую ему кем-то зловредным и злонамеренным, сидящим у него внутри. От этого внутреннего преследователя можно освободиться, только выбросив его вовне, совершив проекцию на объект из внешнего мира — скажем, на материнскую грудь или бутылочку. Это приводит к тому, что объект из внешнего мира (грудь или бутылочка) будут восприниматься как опасные и злонамеренные, и тогда надо избегать отношений с ними. Если проекция чрезвычайно сильна в силу, например, конституциональных особенностей младенца, у него могут возникнуть серьезные нарушения пищевого поведения, такие как отказ от груди. В более мягких случаях он будет категорически отказываться сосать бутылочку с какой-то определенной соской, предпочитая другую — например, по тактильным ощущениям, которые он получает при ее сосании[2].
Представление о существовании внутренних объектов и сложных отношений с ними М. Кляйн в первую очередь почерпнула из психоаналитической работы с маленькими детьми с серьезными психическими расстройствами. Предлагая им игрушки, разрешая играть с ними абсолютно как вздумается, Кляйн наблюдала развитие в игре интенсивных деструктивных чувств, тревожных переживаний, появление жестоких и беспощадных персонажей. Она предположила, что игра ребенка аналогична свободным ассоциациям взрослого, когда посредством игровых действий ребенок может символически представить свои интенсивные чувства и различные аспекты внутренней психической реальности.
В дальнейшем важный вклад в развитие и проверку этих взглядов внесли метод наблюдения за младенцами но Э. Бик и работа со взрослыми пациентами, причем не только с психотической структурой, но и с невротической: тем самым оказалось возможным открыть глубокие слои бессознательного, в которых продолжают оставаться конфликты этих самых ранних стадий психического развития. Все эти процессы совершаются бессознательно.
В настоящее время идеи Кляйн продолжают разрабатываться в Великобритании, странах Латинской Америки, России, в меньшей степени во Франции. В Великобритании центром кляйнианской мысли является Тавистокская клиника. Длительное время кляйнианская школа развивалась в контексте понимания психотических расстройств и возможностей аналитической работы с ними. Именно благодаря идеям, заложенным в работах М. Кляйн и У. Биона, оказалось возможным найти способы понимания и клинической работы с детьми с тяжелыми нарушениями, страдающими психотическими и аутистическими расстройствами. Впечатляющий вклад в развитие этих областей детской психопатологии внесли Ф. Тастин, Д. Мельтцер и Э. Бик.
У. Бион внес не менее значимый вклад в развитие представлений об отношениях матери и младенца, чем М. Кляйн, не только развивая и уточняя ее взгляды, но и формулируя собственные оригинальные подходы. Его теория формирования мыслительного аппарата у ребенка, основанная на значимости тонких эмоциональных взаимодействий матери и младенца, является выдающимся вкладом в развитие не только психоанализа, но и общей психологии. Если у младенца доминирует инстинкт смерти, то он может буквально атаковать связи, которые только начинают устанавливаться в психическом аппарате, что разрушает мышление и соединение мыслей и ведет развитие по психотическому типу[3].
Э. Бик начала наблюдение за младенцами под руководством Дж. Боулби, но вскоре отказалась от его взглядов на развитие благодаря обилию материала, который явно указывал на значение телесности и основанных на ней неверабальных коммуникаций младенца, на существование у него внутренних психических объектов[4]. Ее мысли, основанные на многочисленных случаях наблюдения за младенцами и на работе с детьми с тяжелыми психическими патологиями, позволили сформулировать идею о потребности младенца в контейнирующем объекте, переживаемом на уровне его кожи, — первичной телесно-психической границы между внутренним и внешним мирами.
Нарушения в контейнирующей функции «первичной кожи» могут вести к формированию патологической защитной «второй кожи». В случае таких ситуаций младенец начинает развивать своего рода псевдонезависимость, он как будто сам для себя создает надежные объятия, «вторую кожу», сам бессознательно начинает удерживать себя от психического разрушения посредством развития, например, гипертонуса или телесно-мускульного зажима.
Ф. Тастин внесла важнейший вклад в понимание и технику работы с детьми-аутисгами. Ее основанные на клиническом опыте концепции аутистического объекта, аутистических форм, черной дыры оказались клинически ценными и существенно развили наши представления о самых ранних отношениях матери и младенца и о психогенных факторах, ведущих к формированию аутистической патологии. Сверхчувствительность младенца вкупе с материнской депрессией, становящейся на какое-то время причиной эмоциональной недоступности матери для ребенка, приводит к тому, что младенец переживает эмоциональную и телесную потерю матери слишком рано, когда он еще не в состоянии психически это вынести. Это становится для него равносильно ужасному разрыву, который воспринимается им буквально как потеря матери и собственной части тела, рта. И тогда за кажущимся безразличием и безэмоциональностью ребенка- аутиста можно увидеть его ужас перед внешней реальностью[5].
Клинически ценными для теории и практики оказались идеи, которые развивал в своих работах Д. Винникотт. Свою работу он начинал в русле идей М. Кляйн, но впоследствии развил собственную оригинальную психоаналитическую теорию, примкнув к так называемой Независимой группе Британского психоаналитического общества. В отличие от М. Кляйн, он сделал акцент на понимание роли материнского окружения для младенца, нежели на его бессознательные фантазии. Он показал, что реальные отношения между матерью и младенцем чрезвычайно значимы для его психического развития: без его отношений с мамой нет младенца[6].
Мать для ребенка не существует изначально как цельная и независимая фигура. Она для него является в первую очередь средой, представленной всем, что его окружает: звуками, запахами, тактильными ощущениями, отдельными зрительными образами. Мать создает для младенца иллюзию того, что он всемогущ там и тогда, когда это ему требуется. Но именно мать эту иллюзию и разрушит позже. Она станет для него «достаточно хорошей матерью», внося постепенно определенную долю фрустрации в его жизнь, открывая для него ограничения, но оставаясь в то же время доброжелательной и верящей в развитие его собственных способностей и возможностей обходиться без нее.
Д. Винникотт рассматривает развитие через призму парадоксов — например, связанных с феноменом переходного объекта и со способностью играть одному в присутствии другого. Он показывает, что переход от внутреннего психического функционирования к внешнему происходит при помощи переходного пространства и так называемых переходных объектов. Они позволяют младенцу справляться с тревогой по поводу того, что мать уходит из комнаты. Если же обстоятельства складываются неблагоприятно, у ребенка может формироваться ложный сэлф, своего рода расщепление психики. Переходный объект принадлежит одновременно как внутренней, так и внешней реальности. Край пледа, которым накрывают младенца, носовой платок, который мать оставляет в кроватке ребенка, или какие-то другие предметы наделяются для него особым смыслом: они становятся «мамой, которая рядом», в то время как сама мать ушла.
Концептуальным признаком успешного развития для Винникотта является способность быть в одиночестве в присутствии другого. Он пишет: «Здесь подразумевается особый вид отношений между младенцем или маленьким ребенком и матерью, которая присутствует и является олицетворением надежности, даже если она представлена в какой-то момент только кроваткой, коляской или общей атмосферой, созданной ею».
Оригинальный и значимый вклад внес Винникотт и в развитие представлений о сути и предназначении игры для личностного развития. Он рассматривает игру в широком контексте, подразумевая не только соответствующую активность ребенка, но и возможность реализации творческого потенциала взрослого человека. Она совершается в переходном пространстве, где встречаются и сложным образом взаимодействуют различные аспекты внутренней и внешней реальности, где формируются новые значения, где может развиваться фантазия. При этом содержание игры не имеет значения и, как пишет Винникотт, «в этом игровом пространстве ребенок собирает объекты или явления из внешнего мира, чтобы применить их в обращении с элементами, извлеченными из своего внутреннего мира. Ребенок извлекает некий набор воображаемых возможностей, и это не галлюцинация; он живет с этими мечтами, окружая их некоторыми элементами внешнего мира»[7].
Важным вкладом Винникотта является также его понимание ненависти, возникающей в отношениях людей. В одной из своих работ он показывает, что мать может испытывать очень сильные негативные чувства, буквально ненавидя своего младенца, и насколько важно для младенца и в то же время трудно для матери эти чувства контейнировать. Похожие процессы могут происходить и в психотерапевтической работе, когда чрезвычайно интенсивные чувства возникают у терапевта в отношении пациента (неважно, взрослого или ребенка).
Источник
